Протоиерей Павел Великанов отвечает на вопрос о том, как определить и нужно ли определять степень и размер греха.

Если говорить о грехах тяжких и не очень тяжких, мне кажется можно ввести только один единственный критерий. Либо грех ставит некую внутреннюю препону, стену между человеком и Богом и тем самым, в общем-то, отрезает человека от жизни в Боге и с Богом. Причем это грех может быть совершенно любой.

Необязательно прямое нарушение десяти заповедей. Это может быть элементарное предательство. Или такая ложь, следствием которой стали очень серьезные последствия для того, кого оболгали. То есть душа человека на самом дела сама очень четко понимает, что это то, что ложится серьезным и тяжелым булыжником на сердце. И про это, конечно, честный хотя бы перед самим собой человек никогда не забудет. И он не может сказать, что всё это не более, чем моя мнительность.

И совсем другое – это те грехи, которые становятся якорями или тормозами на пути движения человека к Богу. Их может быть много. Очень много. Они могут быть очень мелкими. Но при этом они могут очень цепко держать человека, он пытается куда-то чуть-чуть сдвинуться, а никак не получается, потому что у него слишком много всего, что его удерживает. И здесь очевидно, что, пока на сердце человека лежит этот камень, булыжник, он никуда вообще не сдвинется. Поэтому пытаться бороться с этими мелкими якорьками, когда на сердце лежит тяжкий груз — в общем-то, бессмысленно. Мы все равно никуда не сдвинемся. Но другое дело, когда вот этих якорей оказывается такое великое множество, что человек сходил на исповедь, через десять минут отошел и, в принципе, он может обратно приходить и говорить примерно то же самое. Я думаю, что здесь на самом деле большая часть этих якорей являются вполне виртуальными, самонадуманными. Человек понимает, что если формально ему предложить некий духовный наноиндикатор праведности, то он тотчас покажет, что в нем много чего не соответствует евангельскому идеалу. Но ведь, по сути дела, этот подход в корне ложный. Ведь грех достаточно типичен. А если мы посмотрим на добродетель, мы увидим, что очень точно это выражено в Псалтири: «широка заповедь Твоя зело». У каждого человека свои безграничные возможности для реализации того пути добродетели, которой от него ждет Бог. И мы его ни коим образом не сможем втиснуть в какой-то конкретный шаблон праведности или святости. А вот грех в схему вписывается прекрасно. И поэтому у нас есть определенный список, жесткий список конкретных грехов и каких-то их более мелких разновидностей. Но как только мы попытаемся сделать нечто подобное по отношению к добродетели, мы столкнемся с серьезной сложностью. Сколько святых, столько и путей добродетели, сколько людей, столько возможностей раскрыть, реализовать в себе этот образ Христов, что от нас и требует Бог. И поэтому я думаю, что здесь, прежде всего, человек должен задавать внутри себя постоянно один и тот же вопрос: что мне в данной ситуации является серьезным, существенным препятствием для того, чтобы жить по-Христову, жить по тем принципам, которые от меня ждёт Христос? Чтобы вот этих крупных булыжников на моем пути по крайней мере не было, но и про все остальное, конечно, совсем забывать тоже не следует. Но не надо акцентировать внимание на том, чтобы пытаться обрубить все эти мелкие якоречки, которые даже не понятно, то ли существуют только в моем сознании, то ли на самом деле. К сожалению, мы очень часто видим, что человек в духовной жизни пытается сделать из себя такого некоего супермена, накачать свои духовные мышцы, обрубить все нити мелких повседневных будничных грехов. Зачем? Цель, казалось бы, понятна: создать совершенно стерильное духовное пространство. И как только это происходит, вдруг окружающие говорят: слушайте, а что это за монстр вдруг у нас появился? Это действительно какой-то духовный монстр. Супермен, несомненно, только явно не из Христова воинства, а из какого-то другого. Знаете, есть такая шутка: когда в семье появляется неофит, остальные члены семьи становятся мучениками. Казалось бы, человек должен являть собой образец кротости, смирения, любви, а тут всё с точностью до наоборот. Почему это происходит? Да потому, что формально отказались от осуждения, от упоминания имени Божия всуе, от каких-то там неправильных, кривых взглядов, пятое, десятое, а идти так никуда и не собрались. И эта благочестивая шелуха вдруг стала самостоятельной ценностью. Я не раз встречал любителей искусств, которые огромные деньги тратили на приобретение различных красок, кистей, дорогой пастели, бумаги ручной выделки – и при том, что как художники эти люди были просто никакие, для них всё удовольствие заключалось в ощущении причастности к великому искусству именно посредством этой мишуры. А у профессионалов, как правильно, никакого порядка, никаких «ноу-хау» и «хай-теха»: рисуют тем, что под рукой оказалось – а получаются шедевры. Здесь схожая ситуация: человек все приготовил, сделал себя эдаким духовным суперменом. Я, в общем-то, могу и горы сдвинуть своей верой. И стоит на месте. «А чего еще надо? Господи, ну чего Тебе от меня ещё надо? Ты только посмотри, какой я красивый, весь в мускулах, могу поиграть мышцами: всё при мне!» А от него совершенно не это требовалось. От него требовалось совершенно другое – забыть про эти мелкие крючки, которые его, словно Гулливера, сдерживают от того, чтобы встать, – увидеть цель, решительно двинуться, а там уж оторвется какой-то кусок от твоего тела – ну и ладно, в конце концов, не смертельно, переживём. Чем-то мы пожертвовали, зато мы движемся, мы знаем, куда нам идти, мы видим эту цель и приближаемся к ней. Эта цель предельно просто описана Христом – любить Бога и ближнего. Если мы видим, что мы в этом направлении движемся, что у нас идет какой-то процесс, пусть даже болезненный процесс отрывания кусков от моего собственного сердца для того, чтобы место в нем оказалось для кого-то другого, значит, мы все-таки движемся. Если мы все внимание бросаем на то, чтобы оказаться внутри себя совершенно стерильными, чтобы нам никакой духовник не мог подойти вот с этим агиометром и сказать: так, посмотри, друг мой милый, вот тут у тебя грехов столько, столько, а вот тут ты совсем чистенький, это грозит опаснейшим состоянием души, которое у отцов называлось прелестью – когда человек начинает верить в эту ложь своей мнимой праведности, когда он начинает считать себя достаточно совершенным для того, чтобы указывать другим, как надо спасаться, когда он начинает навязывать свое видение благочестия другим. И, к сожалению, мы таких параправедных людей можем видеть вокруг себя очень много. Почему это происходит? Потому что на самом деле это достаточно просто и понятно – втиснуться в парадигму формальной праведности. И совсем другое дело, когда мы видим, как ведёт себя какой-нибудь блаженный – на котором явным образом почивает благословение Божие, а при этом он, например, не стесняется и крепким словцом по ушам своего чада проехаться. Казалось бы, в нормальной православной среде это может вызвать только однозначное осуждение и укор: это никак не вяжется с представлением о благочестии. А ему – глубоко наплевать на то, что о нем подумают другие. Более того: чем хуже будут думать, тем лучше. Он просто знает, что в данной ситуации человеку, которому он так сказал, это пойдет на пользу, уж точно не забудет. Мы его вот так просто, как есть, назвали за то, что он сделал. И у него внутри появляется такой мощнейший иммунитет к этому греху, что когда в следующий раз он оказывается в той же ситуации, он говорит: «я не хочу, чтобы меня еще раз так публично прославили». Все, проблема решена. Хотя с точки зрения внешней праведности все было сделано неправильно, было сделано наперекор. Но почему это было не в осуждение этому священнику? Да потому, что он забыл про себя, он помнил только про Бога и про этого человека, который по-другому не смог бы сдвинуться к Нему, по-другому не смог бы убрать внутренний серьезный душевный комплекс, внутри которого постоянно рождалось это стремление к тому или иному греху. Все, каленым железом вытравил. И дальше человек идет – и спасается.